Интервью с экспертом по отбору документальных фильмов киноведом и кинокритиком Андреем Шемякиным.
– Андрей Михайлович, скажите, пожалуйста, несколько слов о документальных фильмах, поступающих на фестиваль этого года, о принципах отбора…
– Мы стремимся, чтобы девиз «Доброе кино» воплотился в жизнь. Фестиваль открытый, совсем не обязательно, чтобы всё было о православии. Самое главное, чтобы был поддержан мировоззренческий поиск. Вокруг столько всего отчаянного и трагического, что хочется, чтобы был какой-то оазис. И я прекрасно понимаю, что ни мата, ни обнажёнки на этом фестивале быть не может. Я не воспринимаю это как цензуру. Полно других фестивалей, которые это возьмут. Когда всё можно, фестиваль имеет право на специфику. Запретить – это не выход. Спорить – необходимо. И спорить надо фильмами и программами. Это очень тонкий момент, так как хочется, чтобы было направление, соединяющее актуальность, глубину и какую-то внутреннюю чистоту.
Важно искать фильмы, где сам художник не чувствует себя врагом окружающей реальности. И как-то менять ситуацию к лучшему, показывая не сдавшихся людей с внутренним достоинством, которые, как бы тяжело они ни жили, сохранили то, что называется «свет в душе». Большего и не надо. Искусственный «позитив» – это не для христиан. Христианин с самого начала знает, что его ждёт. Он идёт к этому с открытыми глазами и ничего не боится.
Хочется настоящего. Хочется, чтобы кино рассказывало о людях и для людей. Это даётся большими усилиями, потому что рассказать о том, как плохо, – легче. Но можно ли сейчас повернуться в сторону того, что словенский философ Славой Жижек назвал «хрупким абсолютом»? Потому что, если либеральные и социал-демократические тенденции никогда не уходили, то христианский персонализм вычищали железной рукой…
Я считаю, что если фильм спорный, но хороший, – это лучше, чем, если бы он был бесспорным и плохим. Потому что в искусстве многие вещи достигаются парадоксальным, сложным путём. Но есть некий барьер, переступать через который не имеет смысла. Тем более что у нас есть секция спорного внеконкурсного кино – пожалуйста, смотрите. А в том, что касается мата и обнажёнки, – это оскорбление зрителя. Я не считаю, что это надо запрещать. Просто мне это неинтересно. А вот сделайте мне фильм о настоящей христианской любви! Безумно трудно!
Сделано мало, потому что у нас была великая эпоха, но это была эпоха стояния на голове, эпоха Зазеркалья, эпоха, как говорит Бердяев, сатанократии. Просто так ничего не даётся. Я уважаю тезис о том, что доброе кино возвращается, и сам им руководствуюсь. Доброе кино может вернуться, но оно не должно внутри себя переродиться в кино, требующее во имя добра сотворить зло.
– Если говорить о фильмах, поступающих в этом году, какие у Вас общие впечатления? Видна уже какая-то специфика, круг тем, персонажей?.. Обращение к историческим сюжетам, к биографиям?
– Всё присутствует в каких-то пропорциях. Больше интереса к семье, которая не сдаётся. Закон один, его сформулировал Пушкин: «Чувства добрые я лирой пробуждал». А далее – может быть любая тема, любой материал. Главное: никакого лицемерия! Упаси Бог! Искусственная возгонка добра – зритель в такое не поверит.
– А насколько велика доля фильмов, тематика которых связана с Церковью? Может быть, биографии священнослужителей, истории храмов, приходов… Всё это имеет какой-то вес или незаметно?
– Вопрос на самом деле очень сложный. И вес имеет, и незаметно. Это парадокс нашего времени. С одной стороны, по телевидению и в Интернете очень сильно звучит голос Церкви, но у медийной культуры свои законы. Сегодня в Церкви много людей, которые ещё вчера были преподавателями научного атеизма… Но когда я бываю в Троице-Сергиевой лавре, я вижу там молодых ребят, слушателей Духовной академии, – у них потрясающие светлые лица. Поэтому сегодня для меня в кино важно, помимо деятельной доброты, то, что поддерживает пастырское служение. Хочется, чтобы про это рассказывали. И не надо никакого положительного героя. Человек сам решил, сам встал на путь – и вперёд… Неприлично влезать в его отношения с Богом.
Это очень трудно снимать. Но есть великий кинематограф, рассказывающий о взаимоотношениях Бога и человека, – это союзник, независимо от конфессиональной принадлежности создававших его режиссёров.
В XIX веке на первом месте была литература, в XX веке – кино. Тут даже доказывать нечего. Достаточно сопоставить, какие были тиражи, сколько было посещений. Раньше тридцать миллионов – это была маленькая аудитория, а сейчас пять миллионов – это уже что-то фантастическое. Этот разрыв необходимо заполнить, но я отчётливо понимаю, что сегодня у нашего человека есть масса других дел. И нужно быть настолько серьёзным, настолько глубоким и искренним, чтобы зрителю захотелось найти себе собеседника на фестивале…
– А как представлено кино церковной тематики среди фильмов, поступающих сейчас на фестиваль?
– Скромно. Гораздо шире – мировоззренческое. Собственно Церковь – это невероятно трудно снимать. Здесь нужен большой такт. Желание представить Церковь как единый железный институт – это плоско. А раздуть споры до непримиримости – это не ко мне.
– Но ведь можно показывать людей, которые в Церкви, идти от личности, от живого, конкретного человека…
– Так это вообще закон документального кино. Он очень простой: так снять, чтобы зрителю захотелось без режиссёра, без посредников познакомиться с этим человеком. Это безумно трудно сделать. Где-то герой – это камера. А где-то герой условен, и подлинный герой – это на самом деле автор. И мы каждый раз определяем, с чем зритель может столкнуться.
– А вообще, какие сейчас существуют тенденции в современной отечественной документалистике?
– Тоже очень интересный вопрос. У него есть несколько уровней. Есть уровень чисто технологический, здесь колоссальные возможности и большие соблазны. Зрелищность – снять так, чтобы потрясти, чтобы привести зрителя в зал, показать то, чего не видели раньше. Есть зрительское кино, такие документальные блокбастеры, в этом направлении работает Сергей Дебижев. С другой стороны, телевизионные консервы, истории, связанные с хроникой. Тут гладкая драматургия, нейтральный текст. Главное – это информация, её подача. Телевизионных консервов сейчас много, и они сильно влияют на документалистов. Зрительское кино и телевидение – это два полюса.
Далее начинаются сложности, связанные с самоопределением. Потому что в любом кино есть автор, жанр и стиль. Я за авторские миры в документалистике. Погоня за подлинностью – один из важнейших векторов авторского кино. Сейчас его линия развития в кризисе. Когда человек полностью эмансипировался от реальности, взяв её в кавычки, какие здесь тенденции?.. Никаких тенденций, борьба самолюбий…
Ещё один момент. Полная революция в традиционнейшем для документального кино жанре «портрет». Вот где советское каноническое кино было порушено. Потому что появился живой человек. И этот человек стал вести себя иногда совсем не так, как хотелось самому автору. Был взлёт в Свердловске, когда появились герои-чудики. Эта линия была завершена, потому что дальше стали снимать самоигральную натуру – снимем идиота (в физиологическом смысле), ребёнка, животное… то есть того, с кем нет проблем, кто всё сделает перед камерой. Это всё тихо сошло на нет. Поэтому я жду нового прорыва именно в жанре «портрет». Может быть, это будет антигерой. Но он должен появиться опять. Потому что жизнь вывела столько невероятных фигур... Естественно, медиа нам поставляет товар, но я говорю о других людях, которых мы не знаем, а очень хотелось бы. Могу даже ортодоксально сказать: хочу увидеть на экране героя. В лермонтовском смысле героя нашего времени. Не того, который делает всё, как велят, а того, посмотрев на которого, человек задумался бы о своей жизни. Не желая подражать, а просто понимая… Человека, который не сдаётся, который умеет подчинить себя обстоятельствам. И чтобы это был реальный человек, чтобы не было разоблачений, чтобы режиссёр был заодно со своим героем, чтобы он его любил. Сейчас такого кино днём с огнём не сыщешь, а очень нужно. Как раз на фестивале мы таких героев тоже ищем, в том числе среди священников. Для меня очень важно, чтобы в кино были героями тихие подвижники, которым поверили бы и с которыми захотели бы познакомиться.
Традиционно самопознание через путешествия. Таких фильмов много, потому что путешествие позволяет понять некую эволюцию во времени. А это одна из важнейших проблем: где мы живём и как…
Наша культура даёт возможность поиграть, поработать Арлекином, жонглёром… Но всё-таки «како веруеши?» действует сильнее, чем бесконечная смена личин. Где ты подлинный – это важно.
Есть тенденция социального протеста, которая как бы усредняет все предыдущие. Она реанимирует советские схемы с точностью до наоборот. Это очень грустно.
Индивидуальный путь к добру показать сложнее, чем в очередной раз констатировать социальное зло. Это уровень репортажа. В этом нет ничего плохого, просто обидно за упрощение задачи, и, соответственно, снижение личной планки. Советские режиссёры прошли этот путь до конца. Зачем повторяться на поле социальной дидактики? Человек бесконечно разнообразен, а жизнь сложна, и они – человек и жизнь – вступают в новые, порой непредсказуемые отношения, такое кино готово разговаривать со зрителем на равных. Здесь немеряные возможности авторского высказывания.
Вообще, в отличие от игрового кино, где есть чёткая эволюция, документальное кино развивается по спирали, возвращается к одним и тем же вопросам на новом витке.
– Понятно, Андрей Михайлович, большое спасибо Вам за подробные ответы!
Беседовала Елена Чач