Интервью с автором ретроспективной программы «Иван Тургенев – неуслышанный миротворец. К 200-летию со Дня рождения» киноведом и кинокритиком Андреем Шемякиным.

– Андрей Михайлович, скажите, пожалуйста, по какому принципу Вы отбирали фильмы в ретроспективную программу?

– Принцип очень простой. Цель ретроспективы – показать наши этапы самопознания посредством Тургенева.

Ретроспектива начинается с фильмов второй половины 1950-х, когда началось перечитывание, переобдумывание отечественной классики, поскольку оттепель только начиналась, поколения шестидесятников ещё не было, а литература всегда была опорой. Был какой-то момент, когда портреты членов политбюро в школьных кабинетах сменились портретами классиков, и это зафиксировано в «школьных фильмах» – был такой жанр в советское время, фильмы о школе… Всё менялось очень быстро, и нужна была точка опоры. И Тургенев был первым классиком, в котором эту опору стали искать. Во-первых, потому что антикрепостник. Во-вторых, потому что именно его искусство задало новую парадигму отношений писателя и общества. И вот: 1959-й год – «Муму», это вполне традиционно, 1958-й – «Отцы и дети», 1959-й – фильм «Накануне», снятый вместе с болгарами.

В 1960-х стали выяснять, где мы находимся, какой мир построили и как он связан или не связан с предшествующим, утопия это или антиутопия. Статусная интеллигенция, возродившаяся, как Феникс из пепла, попыталась отобрать у партийной номенклатуры монополию на описание и обсуждение того, что происходит в обществе (до страны и мира дело дошло позднее). Тургенев оказался наиболее актуален на тот момент, потому что именно он, чуть-чуть опережая время, писал такие вещи, которые позволили социально и политически осмыслить происходящее. Тем более, что хотя он и был яростным противником крепостного права, он не крыл последними словами Россию, верил в её будущее. Надо сказать, что Тургенев был за личность – в этом, старинном, смысле он был либералом.

«Дворянское гнездо» Андрея Кончаловского, вышедшее на экраны в 1969-м году, – это иная точка отсчёта. Это тема имитации. Интересно, что Андрей Тарковский не принял эту картину, так как для него существовала абсолютная метафизическая истина. А Кончаловский продемонстрировал владение всеми стилями, где ещё чуть-чуть – и была бы полная арлекинада, и ни с чем нельзя было бы себя соотнести. Но первый кадр – мощнейший. Когда Лемм – такой знак культурных традиций – стоит на лестнице разрушенной усадьбы, на таких развалинах прошлого, и дирижирует. Вдохновенная музыка, которую мы не слышим. Скажу, что это цитата, которую никто из писавших о фильме пока не опознал. Это цитата из фильма Жана Ренуара «Правила игры» 1939-го года, как раз посвященного имитации, причём имитации как основе возможного дальнейшего тоталитарного (в контексте конца 1930-х – фашистского) режима.

Сначала с помощью Тургенева начали нащупывать линии разговора. Потом, когда реставрировались основные позиции, в «Дворянском гнезде» Кончаловский сказал: «Всё химера», и эмблема фильма – это стул, забытый в лопухах. Всё роскошно. Всё осталось. Оставшееся, доставшееся, оставленное кем-то… а жить в таком мире нельзя. То есть честно пытаемся вернуться в Россию, а Россию-то мы себе выдумали. Это ответ. Это была первая попытка вырулить из наметившегося тупика. Выход оказался в том, что сначала надо поднять со дна эту Атлантиду, а потом уже можно о чём-то говорить. Времени на это оказалось не очень много. Атлантида до сих пор не поднялась, но от её имени говорят все нынешние социальные силы, и это очень опасно. Слово за культурой, за историей, за жизнью в истории. Важно осознать наследство. Это самое трудное, на мой взгляд. Ретроспектива этому и служит, насколько это возможно, в контексте фестиваля.

Ретроспектива называется «Иван Тургенев – неуслышанный миротворец», потому что Тургенев никогда не был за насилие. До сих пор не экранизирован роман «Новь», где он сочувственно отнёсся к народовольцам, но показал их трагизм и обречённость. Тургенев как трагический автор, чувствующий, что все его молодые, рвущиеся к свободе герои, не имеют будущего (по разным причинам), – это полностью отразилось в заключительном фильме ретроспективы – «Рудин» Константина Воинова с потрясающим Олегом Ефремовым в главной роли. Сейчас эта экранизация практически забыта, но она для меня завершает тот спор, который начался в «Дворянском гнезде». Роман «Рудин», как известно, заканчивается тем, что герой погибает на баррикадах во Франции, потому что в России для него поля деятельности нет. Но в романе он погибает молодой и красивый, это естественное и логичное завершение пути. А в фильме – это выход в никуда, в жертву, бессмысленную, напрасную, трагическую, выход усталого человека. Ефремов играет человека, абсолютно выпавшего из времени и ищущего возможность всё-таки как-то применить себя. Это очень точный слепок безвременья 1970-х.

– Вы называете фильм «Рудин» заключительным, а как же отобранные Вами «Две женщины» Веры Глаголевой?..

– «Рудин» – последний фильм для рассматриваемого периода. А «Две женщины» – это уже послесловие. И спасибо продюсеру Наталье Ивановой, которая дала нам одну из последних работ Веры Глаголевой. «Две женщины» – это современный Тургенев. Тот самый, которого когда-то и полюбили. До всякого радикализма, до всех идей. Потому что, помимо всего прочего, Тургенев – это «Записки охотника», это понятие «тургеневская девушка». «Две женщины» – это Тургенев сегодня, Тургенев заново перечитанный, без поверхностной актуализации. Чтобы мы почувствовали аромат этой русской прозы. Чтобы мы вспомнили, что в нашей литературе тургеневская линия была совершенно конкретной: Антон Чехов, Иван Бунин, а в советское время – Юрий Казаков. Тургеневская линия чистого языка, внутреннего света и внутренней глубины, при очень простых коллизиях, – эта линия никогда не умирала.

– Получается очень большой разрыв между 1976-м годом, когда вышел на экраны «Рудин», и 2014-м годом – временем выхода «Двух женщин»…

– Это не я придумал. Так распорядилась история. Потому что экранизаций Тургенева резко не стало, когда всё стало можно. Когда стали экранизировать Сологуба, Бабеля, Салтыкова-Щедрина… И Тургенев – он просто был не нужен в этом контексте. Потому что Тургенев – это, прежде всего прозрачность, ясность. Времена настали совсем другие, нужны были другие писатели. Роман Балаян экранизировал «Первую любовь» Тургенева, но это уже фактически в другой стране, и для самого Балаяна это был скорее знак возвращения к себе, потому что в 1970-е он экранизировал «Бирюка».

– Фильм Веры Глаголевой – это, на ваш взгляд, какая-то новая волна? Или это отдельное явление?

– Я думаю, что отдельное явление. Никто не подхватил, никто не окликнул. Все фильмы, появляющиеся у нас сейчас, мало-мальски интересные, – это острова в океане. Но, кроме того, «Две женщины» – это картина, сделанная для людей. На мой взгляд, это отдельное чудо. Я не говорю, что срочно всё надо высветлять. А говорю о том, что историческое мироощущение – штука очень сложная. В 1970-е кино было многосоставным. Сейчас ощущение таково, что кино – это либо официоз, либо попытка что-то из последних сил прокричать, и всё… Во всяком случае, кино Веры – это вещь отдельная. И в этом качестве оно наиболее интересно как послесловие. Тургенева не услышали, а сегодня его можно смотреть. Напоследок замечу, что Тургенев – неистощимый рассказчик, и он ещё очень мало раскрыт для экрана.

– Андрей Михайлович, спасибо Вам за такой глубокий, интересный и подробный рассказ!

Беседовала Елена Чач