О миссии отечественной документалистики продолжаем разговор с режиссером-документалистом, педагогом, руководителем мастерской документального кино во ВГИКе и студии «Остров» заслуженным деятелем искусств РФ Сергеем Мирошниченко.
Часть I. Почему мы не ищем любви, а ищем ненависти и противостояния?
Часть II. Нужно снять такую картину, посмотрев которую все заплачут
Секрет непрестанного Воскресения нашей страны
– Сергей Валентинович, а есть ли какие-то темы, которых лучше молодому режиссеру избегать?
– Если ты убежденный человек…
– Молодые могут быть и не убежденными.
– Ну, что значит молодой? Выпускник ВГИКа или журфака – ему уже 23 года. Взрослый человек. И если тебе вдруг поступил некий заказ, то ты должен выполнить его как художник, привнести в творческий процесс душу – здесь тоже есть любовь. То, о чем мы говорили в самом начале нашего разговора – о фильме «Сумерки богов» (см. I часть интервью), – это тоже был заказ. Я попросил подумать 15 минут. И я придумал вот этот концерт, и после мы договорились с Валерием Гергиевым, – и всё устроилось. И ещё я узнал о его постановке по опере Вагнера «Гибель богов». Там же присутствует тема борьбы за кольцо…
– Как символ власти.
– Да, это аллегория, но власть может выражаться и в денежном эквиваленте для тех, кто себя подчиняет деньгам. Сейчас был юбилей тех событий в Цхинвале, и эту картину почему-то не показали. Это меня насторожило.
– Что-то может всколыхнуть?
– Да, такое бывает.
– То есть художник может «переварить», условно говоря, любой заказ? И остаться самим собой?
– Если это сильный художник. Пьета Микеланджело – это же заказ. Он просто гениально выполнен. Для тебя весь храм с какого-то момента точно перестает существовать… Ты заходишь и чувствуешь справа энергию какую-то… Разворачиваешься и – всё: видишь уже только эту небольшую скульптурную группу. Там вокруг на стенах и колоннах много золота, всё блестит – но всё оно блекнет перед этим бессмертным изваянием. Ты видишь только Богоматерь, Которая держит на руках Своих Распятого Сына…
– Андрон Кончаловский вложил в уста Микеланджело такие слова: «Мои творения прекрасны, ими любуются, но перед ними не молятся. Они внушают греховные мысли. Я понял: перед ними нельзя молиться. Они не открывают путь к небесам»…
– Но это трактовка конкретного режиссера. Я бы не сказал, что этот фильм показывает всего Микеланджело, – это какая-то его часть. Я бы снимал другой фильм. Андрон Сергеевич снял такой.
Молиться перед Пьетой так, как мы молимся перед православной иконой, сложно. Но почувствовать Бога там нам помогает художник. Ты толчок получаешь для того, чтобы молиться.
Я вот показывал своим студентам Дюрера, его «Всадников Апокалипсиса». Многие из них, конечно, не знали, что это там за «люди на конях», но кто-то и догадывался, а другие даже каждого из этих четырех опознали. Это не культовое произведение, но оно нам напоминает, что в принципе надо молиться, чтобы Суд не застал врасплох, чтобы эти всадники не торопились к нам сейчас.
Точно так же, наверно, Бах сочинял музыку…
– Через боль огромных потерь. (Известно, что Бах потерял в разное время 11 детей, любимую супругу.)
– Он слышал Бога. В его произведениях заложена тема Креста. Я тоже слышу эту тему. И он нам помогает услышать Бога. Но он не один такой, русские композиторы, такие, как П. Чайковский, С. Рахманинов, А. Шнитке, Г. Свиридов, тоже приближают нас к вере.
– Последний, кстати, писал: западная музыка – музыка смерти, она не идет дальше распятия, русская музыка устремлена к Воскресению.
– Не думаю, что такие композиторы, как Вивальди, Моцарт и другие, тоже не думали о воскрешении души. Но у нас в России это действительно важная тема, даже у Д. Шостаковича в его военной Симфонии № 7 ты слышишь и выступление зла, и противоборство ему.
По плодам их узнаете их (Мф. 7:16)
– А как создавать такое кино, чтобы хотелось молиться?
– Надо любить людей. Такими, какие они есть. И тогда внутренне появляется желание им оставить надежду. А надежда приводит к вере. Вот главный рецепт – особенно документалистам.
Мы снимали про тюрьмы, и первое, что я говорил авторам: «Вы сейчас придете за эти железные двери, и не надо сразу клеймить этих людей – этот надсмотрщик, тот уголовник… Вы приходите к людям. Да, они совершили жестокие поступки. Те, кто их охраняют, тоже могут быть суровы. Но если вы увидите в них человека, тогда диалог состоится. И вам нечто откроется».
В целом я доволен работой над циклом «Истории российских тюрем»: «Бутырка», «Кресты», «Владимирский централ». Мы не ищем животное начало, мы ищем там, во Владимирском централе, например, Страшный Суд. Когда мы начали снимать во Владимире, мы узнали, что в городе есть храм, где изображена рублёвская фреска Страшного Суда. И мы поняли, что человек – как бы ни бился, ни изворачивался в жизни – предстанет на этот Страшный Суд. Это сложная картина. Мне многие замечают: «У вас такие страшные преступники, а вы к ним с уважением относитесь…» Это потому, что режиссёр Юлия Бобкова пропустила их судьбы через себя. После того как она сняла интервью, она плакала, искренне сопереживая заключённым.
– Можно, конечно, вот так пытаться выйти на диалог с теми, кто несет наказание, что в принципе уже располагает человека к покаянию, но вот в недавней экранизации авторы ставили себе задачу «душу у Ленина искать». В потустороннем мире покаяния уже нет и – одно дело обращаться к святым в молитве и получать от них помощь содействием Божией благодати и совсем другое – устраивать такой «спиритический» (пусть и посредством «самого массового из искусств») выход на диалог с теми, кто по своим тягчайшим преступлениям насельник ада во власти диавола.
– Каждому человеку на протяжении жизни Господь дает шансы покаяться.
– Но человек их может использовать или не использовать.
– И Господь давал возможность Владимиру Ильичу. Многократно.
– И каковы плоды покаяния?
– Он талантливый человек, который попытался многое в жизни страны поменять, используя, кстати, опять же многое из того, что говорил Христос.
– Ну, а дух-то и плоды какие?
– Он опирался на Евангелие, только поменял одну составляющую.
– Вместо Бога – я. То-то и пожинаем то, что пожинаем…
– Если посмотреть фильм Пазолини «Евангелие от Матфея» (1964), то там Христос – тот же революционер. Приходит – выгоняет торгующих из храма. Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч (Мф. 10:34). Он старается богатых и лжевождей привести в порядок. Так же и Ленин…
– Это трактовка в духе Великого инквизитора, где опять же «я» – вместо Христа. Мы с вами в прошлом интервью говорили о князе Мышкине из «Идиота» Ф.М. Достоевского.
– Да, я говорил, что он, на мой взгляд, вовсе не безгрешен. Многие трагические ситуации в судьбах окружавших его людей спровоцировал именно он.
– А я недавно прочитала, что Достоевский в «Идиоте» как раз писал о том, что было бы, если бы Христос был просто человеком… С Лениным – еще одна более страшная вариация… Антихрист, кстати, известно, тоже будет маниакально озабочен порядком и социальной справедливостью.
Не ищите в этом мире справедливости. Наше спасение основано на величайшей несправедливости: мы согрешили, а Господь на Кресте…
– Да. Но я хотел бы отчасти все же защитить систему социальной справедливости. В этом миссия нашей страны – мы, жители России, очеловечиваем те или иные учения, так и с социализмом произошло. Мы подошли к обществу социальных возможностей, которое могло бы дать интересные результаты… Как только наш народ где-то к 60-м годам понял, что можно из всего этого извлечь – дать социальные лифты молодежи, интеллектуальное развитие народа и т.д. – именно в этот момент нам всё это и свернули. Да вот только опять в те же 60-е стали бороться с Церковью, что меня всегда удивляет: зачем они это делали?
– Ну, так бесовская суть за всеми этими «благими намерениями» так себя и проявляла. Мне недавно одна преподавательница вуза имени Ленина в ответ на написанное в книге «Достигайте любви» стала перечислять, что все те материальные блага, которые она, чьи предки выходцы из крестьян, имеет – это «благодаря Ленину». Но это же всё та же тема – пира на крови…
– Я считаю, что XX век уже пройден. Мы его пережили.
– Но мы же со всей этой мутью до сих пор не разобрались. И общество дробится, и кровь всё так же льется…
– Мы тогда всё это прекратим, когда начнем созидать новое. А если мы будем всё время распутывать, мы увязнем во всех этих спорах.
Общество социальной справедливости повлияло на весь мир. Он стал лучше, и именно из-за того, что над нами был совершен этот эксперимент. Мы своей кровью пожертвовали для блага всего мира.
– Кого-то и для вечности спасли, что важнее. Кровь новомучеников открывает глаза на главную Жертву – Христову. Отчасти и наша эмиграция совершила свой апостолат. Господь даже зло может обратить к благим последствиям (См. 127 определение из Катехизиса святителя Филарета (Дроздова)). Но это же не значит, что надо оправдывать зло, кровавые расправы.
– Посмотрите наш фильм «Дно» (2017). В нём мой ответ на ваши вопросы. Насчет этого поставленного над нами эксперимента могу сказать, что когда он рухнул, мир стал хуже. Я был за границей, там профсоюзы теперь уже постепенно растворились в этом мире выгоды и наживы.
Сейчас другая справедливость, была социальная справедливость, ее, как морковку, убрали и водрузили другую…
– Какую? Как бы вы это назвали?
– …Ту самую.
– И стали это нам всё навязывать…
Надо совесть вернуть в общество, а она уж сделает свое
– Как помочь современному поколению молодежи обратиться, покаяться?
– Покаяться может только верующий человек. Я согласен с А. Солженицыным, он говорил, что хотя бы раскаяния в содеянных безобразиях, если ты неверующий, достаточно. Хотя бы извинения. Если для тебя Бога нет, но совесть-то должна быть?
В те же 60-е годы люди хотя бы совестливые были. Они, может быть, многие Бога не знали, но совесть у них была. Так и молодым – хотя бы на совесть сейчас опираться надо. Она тебя к Богу приведет. Да и потом покаяние – это такой длительный процесс. Очень большой путь надо пройти.
– А кинематограф может какие-то болевые темы так затрагивать, чтобы включать эту внутреннюю работу человека над собой?
– Сняли же в свое время фильм «Покаяние» (1984, Т. Абуладзе). Для нашей студии фильм «А прошлое кажется сном» (1987) – это наше покаяние. Или про Георгия Жженова мы делали картину «Русский крест» – это тоже покаяние. Но в массовое покаяние я не верю. Просто надо совесть вернуть в общество, а она уж сделает свое.
– В контексте происходящего сейчас приходится слышать и такие настроения: вот жили мы сыто и дальше бы во что бы то ни стало только так и жить бы нам и знать мы не хотим ни про какие там противоречия…
– Но меня настораживают и разговоры о том, что мы не изменились бы, если бы не было войны. Это, конечно, огромная ошибка, если нам каждый раз, чтобы измениться, нужна война. Совесть можно ведь и по-другому будить. Хотя в последнее время даже фильм, снятый так, что он может сподвигнуть человека стать лучше, уже рассматривался как некое недопустимое посягательство на человека…
Когда документалистика превращается в искусство
– У вас есть какие-то свои выработанные профессиональные принципы?
– Мой основной принцип – нарушать принципы. Когда появляются у человека профессиональные принципы, значит, он как художник умер. Он должен всё время меняться и обновлять те принципы, которые он наработал.
– Тут скорее вопрос про то, что обретается в этой борьбе, в этом самообновлении? Каковы внутренние открытия? Что-то же остается с вами?
– Знаете, как я преподаю? У меня каждые полгода для студентов меняются все принципы. В первом семестре первого курса я их учу, допустим, делать немое кино и только немое. И я их убеждаю снимать только так, и они верят и делают, и находят преимущества. Но дальше – приходит Слово. Для них это уже ужас, потому что рушатся все их уже приобретенные навыки. А потом надо снимать говорящего человека, показывать его характер. Но «говорящая голова» – это же нельзя, это на грани фола! И так они каждый раз открывают мир по-разному, переступая и через некие профессиональные стереотипы. А дальше вдруг – прямое кино. Опять сомнения: да разве это можно? А потом – мокьюментари, где документальное кино снимается средствами игрового. «Это же неправда!» Да нет, это всё только инструменты, и вы должны знать их все, чтобы каждый раз выбирать именно то, что вам в данный момент необходимо. Даже если вы уже начали снимать, но внезапно почувствовали, что надо действовать иначе, вы всегда можете сменить тактику.
Вот у меня есть ученики – Юлия Сергина и ее окружение Арсений Кайдацкий и др. Вот она снимает прямое кино – один фильм так сделала, другой. А потом раз, и появляется ее «Уральское дерби», и там – интервью. И это тоже сильно! А почему? Да потому что она каждый раз готова отказаться от привычного и посмотреть на новую тему иначе. Так же М. Ромм снимал игровое кино, а потом – вдруг сделал документальную картину.
– То есть от темы идти?
– Скорее от твоего внутреннего состояния. Важно даже не то, что ты сам увидел, а как это в тебе отозвалось – и именно этим ты делишься со зрителем. А бывает, в тебе что-то родилось, а потом ты просто нашел этому документальное подтверждение. Или ты увидел в конкретном событии – кинообраз! Я вообще считаю, что мы должны создавать кинообразы, которые помогают людям жить. Мы приходим в реальную жизнь, чтобы найти кинообраз и передать его зрителю. В этом и состоит суть документального кино. И только в данном случае документалистика превращается в искусство и живет вечно.
– У вас есть свое определение: документалистика – это что?
– Это моя жизнь. Это вся моя жизнь.
– Можете назвать нечто, что вы стремитесь профессионально преодолевать?
– Я преодолеваю назидательность. У каждого человека есть какие-то черты характера, которые заложены с детства. Вот у меня изначальна некая мрачность. Мне это присуще с детства – я всегда видел мир каким-то не таким. Благодаря этой мрачности я отчасти и веру обрел – надо было как-то выгребать. Но как только ты, будто взобравшись на некий уровень, вдруг скатываешься в назидательность, ты становишься банальным. Когда мне что-то дается легко, я сразу же пытаюсь сменить метод, ракурс – мне необходимо преодоление.
Беседовала Ольга Орлова